b86cfee8     

Домбровский Юрий - Итальянцам О Шекспире - Главные Проблемы Его Жизни



Юрий Домбровский
Итальянцам о Шекспире - главные проблемы его жизни
Первый раз, когда я услышал и увидел Шекспира, я был уверен, что он
итальянский писатель. Вот буквально так. Шел "Венецианский купец", и на
сцене цвела Италия, стояли розовые дворцы, росли голубые кипарисы, звучала
арфа, ходили мужчины и женщины в бархатных костюмах (почему-то бархат был
только синий и малиновый) с этакими-разэтакими высокими стоячими
воротниками. А происходило это в маленьком дачном местечке, под самой
Москвой. Давала спектакль какая-то развеселая бродячая труппа, без имени и
звания. Таких тогда (а дело относится не то к 15-му, не то к 16-му году) в
России было сколько угодно.
Я ничего определенного не вынес из этого спектакля. Все шекспировское -
и мудрую прекрасную Порцию, и благороднейшего Антонио, и страшного,
кровожадного Шейлока (с рыжей козлиной бородой) - я уже узнал много-много
позже. Тогда я просто сидел, смотрел и слушал, даже не слушал, а впитывал
то, что происходило на сцене, всеми порами тела. А на трясучих досках
летнего театре, похожего на большую купальню, был юг, Венеция - там ходили
раскованные красивые люди, которые любили, дрались, убивали и умирали. И все
это свободно, без всякого принуждения. Сейчас я-то, конечно, хорошо понимаю,
что актеры были плохие, да и спектакль много не стоил, но вот ощущение
свободы и красоты я унес тогда с собой и сохранил его на всю жизнь. Именно
так: блеск, красота, южная ночь, смутная лунная тишина - далекая,
таинственная Италия.
"Да, вот это люди жили, - удивленно и даже как-то подавленно сказал
около меня какой-то насквозь прокуренный дядька в костюме табачного цвета. -
Ничегошеньки не боялись, отважно жили!", Он сказал самое главное: эти люди
были свободны от страха и унижения. А их в то время уже было предостаточно.
И хотя в пьесе Шекспира люди тоже боялись очень многого, я как-то всем своим
существом понял и почувствовал, что дядька-то прав. Прав, по существу, в том
высшем для меня смысле, что все вещи Шекспира об Италии - это вещи о
человеческой легкости, пластичности, раскованности - словом, о той свободе в
выборе добра, зла, красоты, которой сам автор никогда у себя дома не
пользовался.
И вот прошло много-много лет. И первая мировая война кончилась, и
вторая началась, и вторая уже кончилась, и о третьей уже заговорили, я
поседел и постарел, прочитал, наверное, почти все главное, что написано о
Шекспире на пяти языках... И все-таки, сколько бы я ни узнавал о нем нового
и что бы и как бы ни придумывал сам, ничто никогда не вытеснит у меня из
памяти того неповторимого, что я унес с собой в холодный осенний вечер
незапамятно далекого года (обстреливали Реймсский собор, и пала Бельгия).
Я уже сказал, это было только первое знакомство. За годы, которые
отделяют меня от той бродячей труппы и летнего театрика, я много раз
перечитал в подлиннике все вещи Шекспира. Могу уверить, что это очень
тяжелое дело, к нему так просто не подойдешь. Оно обставлено, обусловлено и,
если хотите, даже заставлено специальными словарями, всякими штудиями и
толкованиями. Ведь что ни говори, Шекспир - один из самых трудных писателей
мира. Не для понимания трудный, а для приятия. Ведь вот другой гений, и
может быть, не меньший, Лев Толстой, так и не сумел ни принять, ни
помириться с ним.
(Но и тут все-таки маленькая оговорка. В истории с Толстым все
совершенно не так просто, как мы к этому привыкли. Конечно, Шекспир с его
видимым безразличием к вопросам учительской морали Т



Содержание раздела