Домбровский Юрий - Хранитель Древностей
Юрий Домбровский
Хранитель древностей
Памяти Файзулы Турумова, героически погибшего 22 июня 1941 года
в Брестской крепости, с почтением и благодарностью за его подвиг
посвящает автор.
Теперь, наконец, мы оживаем, однако по природе человеческой
лекарства действуют медленнее, чем болезни, и как тела наши растут
медленно, а разрушаются быстро, так и таланты легче задушить, чем
породить или даже оживить, ибо и бездействие тоже имеет свою сладость,
и праздность, ненавистная сначала, тоже становится приятною.
Что же сказать, если в продолжение пятнадцати лет - великая часть
жизни человеческой! - столько народу погибло по разным
обстоятельствам, а даровитейшие по жестокости Вождя! - мы, немногие
уцелевшие, пережили не только себя, но и других: ведь из нашей жизни
исторгнуто столько лет, в течение которых молодые молча дошли до
старости, а старики почти до самых границ человеческого возраста".
Тацит. Жизнь Агриколы, 3
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
Глава первая
Впервые я увидел этот необычайный город, столь непохожий ни на один из
городов в мире, в 1933 году и помню, как он меня тогда удивил.
Выезжал я из Москвы в ростепель, в хмурую и теплую погодку. То и дело
моросил дождичек, и только-только начали набухать за заборами, на мокрых
бульварах и в бутылках на подоконниках бурые податливые почки. Провожали
меня с красными прутиками расцветшей вербы, потешными желтыми и белыми
цветами ее, похожими на комочки пуха. Больше ничего не цвело. А здесь я
сразу очутился среди южного лета. Цвело все, даже то, чему вообще цвести не
положено - развалившиеся заплоты (трава
била прямо из них), стены домов, крыши, лужи под желтой ряской,
тротуары и мостовые.
Час стоял ранний, дорога предстояла дальняя. От станции до города меня
довезли, а по городу надо было идти пешком> Но Алма-Ата спала, спросить
дорогу было не у кого, и я двинулся наугад. Просто потому пошел, что лучше
все-таки идти, чем стоять. Шел, шел, шел - прошел километра три и понял, что
кружу на одном месте. Главное - не за что зацепиться глазом, все одинаково:
глинобитные заборы, за ними аккуратные мазанки, редко белые, все больше
синие и зеленые (потом я узнал, что здесь в белила хозяйки добавляют
купорос); крепкие сибирские избы из кругляка, не закрытые, а прямо-таки
забитые деревянными ставнями с черными болтами, кое-где рабочие бараки и
желтые двухэтажные здания железнодорожного типа - с лестницами, балконами,
застекленными террасами (только закончен Турксиб). И все это одинаково
захлестнуто, погружено до крыш в сады. Сады везде. Один сад рос даже на
мостовой: клумбы, газон, небольшой бетонный фонтанчик. Желтые тюльпаны,
красные и сизые маки и тот необыкновенный цветок с черными глянцевитыми
листьями, не то багровый, не то красно-фиолетовый, который алмаатинцы
приносят из-под ледников и зовут ласково и почтительно по имени и отчеству -
Марья Коревна (марьин корень, очевидно).
В другом месте, тоже прямо на мостовой, мне повстречалась рощица белых
акаций. Просто повернул я за угол - и вдруг выбежала навстречу целая семья
высоких, тонких, гибко изогнутых деревьев. "Восточные танцовщицы", - подумал
я. И они в самом деле всем - лакированными багровыми иглами, перламутровыми
сережками (точь-в-точь морские ракушки), кистями белых цветов (точь-в-точь
свадебные покрывала), этой необычайной гибкостью напоминали танцующих
девушек. От деревьев исходил сладкий, пряный запах, и он был так тяжел, что
не плыл, а стоял в воздухе. Солнце еще не встало, а под акациями уже тр